soboleva_t

ПАРАДУ НОВОГОДНИХ СКАЗОК и моей дочери Ольге посвящается.

…Некоторые взрослые думают, что Дед Мороз всегда один и тот же. Ан нет! Дед Мороз всегда новый. Сразу после Нового года он улетает к себе в гнездо, где в маленьких бусинках льда спят маленькие-маленькие Дети Морозы. Когда на севере просыпается тяжелое полярное солнце, то их красные шубки и шапочки просвечивают сквозь лед, как икринки или зернышки граната. Там, во льдах, этих икринок ровно столько, сколько еще будет существовать наша планета. А если точнее – то видимо-невидимо.

Все детишки-морозы аккуратно пронумерованы, но даже если нам с вами посчастливится забраться в это волшебное убежище, мы всё равно не узнаем, какой номер у самого последнего зернышка: потому что гнездо – глубокое-глубокое, морозное-морозное, и даже самые теплые бабушкины варежки нам не помогут. Вообще-то Дед Мороз когда-то очень давно показывал некоторым добрым ученым свое гнездовище (как правило, во сне) и позволял им считать льдинки-икринки. Вот с тех самых пор мы и знаем, что наша планета будет существовать еще несколько миллиардов лет.

Каждый год 1 января старый Дед Мороз аккуратно расстилает рядом с гнездом пустой мешок из-под прошлогодних подарков и говорит волшебное заклинание: «Дедушка устал!». После этого осуществляется самая заветная мечта любого Деда Мороза: он может спокойно растянуться на мешке и позагорать под жаркой луной. Но вы не думайте, что он загорает, как какой-нибудь человек под солнцем – на то он и Дед Мороз! Он загорает в шубе и в валенках. И поэтому начинает быстро потеть… То есть, не потеть – ведь деды морозы не потеют! – а подтаивать. И вот он подтаивает, подтаивает, пока – увы! – на мешке совсем ничего не остаётся, кроме синего инея.

Но ведь и мешок тоже не простой, а заколдованный! Сразу же после испарения старого Деда Мороза мешок потихоньку начинает наполняться новыми ребячьими письмами. И когда новый Деть Мороз вылупляется из своей бусинки, то сразу же принимается за их чтение. Хочу вам сказать, ребята, что сначала маленький Мороз читает не очень хорошо, по складам (поэтому те жадные дети, которые попросили подарок сразу же после Нового года, не всегда получают то, что хотели). Бывали случаи, когда юному Морозу приходилось обращаться за помощью и к полярной сове, и к белому медведю – чтобы разобрать написанное. Но где вы видели медведя или сову, которые умеют читать? Вот и Деть Мороз не видел! И поэтому он учится писать на черной доске арктического неба точками звезд, стирает ошибки северным сиянием и начинает заново… Но зато к концу своего учебного года он читает столько слов в минуту, сколько нам с вами и не снилось!

…А вот трогать эти льдинки, дети, не надо. И тем более, совать их в рот! Z5-Y7, положи на место бусинку № 3094!..

Рис. Юрия Прожоги.

Дню Сивой Кобылы посвящается.

Когда Пашку первый раз взяли в ночное, то, между нами говоря, он в два счета спёкся и позорно свалился с лошади посреди марша: не привык ездить без седла. Так и лежал в траве, свернувшись паучком-комочком, пока над ним не промахнул весь табун - мягко, тяжело и осторожно... Было до того не страшно, что Пашка даже начал считать про себя грузные брюхатые тени, взмывавшие над его головой и заслонявшие на миг жирную желтую луну. Старшие пацаны хватились мал́ого не сразу, зато обнаружили его быстро - по отчаянному реву, который гулко раздавался в ночной степи. Хотели с перепугу надавать Пашке тумаков, но потом передумали: и без того сопливец окарался¹.

У костра Пашка заснул раньше всех, даже не поевши похлебки. И - что обиднее всего, - даже не насладившись теми леденящими кровь небылицами, ради которых он, собственно, и напросился в ночное: про мертвецов, утопленниц и прочие чудеса. Правда, для затравки пацаны обычно долго и нудно трепались про знакомых грудастых девок, но потом природа всё равно брала своё, и тогда начинались по-настоящему жуткие разговоры, от которых мурашки по спине. И вот эти-то самые мурашки Пашка просто-напросто проспал. И посему, проснувшись глубокой ночью посреди спящих сотоварищей, он ужасно, ужасно страдал!.. К тому же (горестно размышлял Пашка), с завтрашнего дня его непременно начнут обзывать «кривым наездником», дразнить «пшеном» или «салабоном», а может, и еще чего-нибудь похуже выдумают… А самое главное – он всё себе стер между ног, подпрыгивая без стремян на потной лошадиной спине, и теперь это «всё» нестерпимо ныло и горело. Пашка лежал спиной к костру и почти всерьез раздумывал, - а не пойти ли ему утопиться в Ближнем Пруду? - как вдруг услыхал невдалеке тихое, но вполне внятное бормотание… (Он в своем мелком возрасте еще никаких книжек не читал и потому не понимал значения иных слов, но впоследствии клялся и божился, что нисколечки не приврал).

- …Вот так, господа, я и оказался в вашем табуне, - закончил своё повествование Мышиный Жеребчик и учтиво шаркнул нестреноженной правой ногой.

Пашка моментально опознал ненавистного конягу-перестарка, на спине которого он так унизительно болтался сегодня две с половиной версты. И еще вспомнил, как конюхи обсуждали между собой судьбу списанного с конезавода жеребца, - мол, совсем никудышным стал бывший производитель: на кобыле - вьюк, а под хомутом - вьюн. Впрочем, пастухи выражались еще точнее и короче («ни в …, ни в борозду»), но Пашка пропускал эти тонкости мимо ушей. Зато теперь, посреди ночи, он весь превратился в Сплошное Ухо и Третий Глаз (ведь недаром в сказке говорится: «спи, глазок, спи другой, - а про третий и забыла!»).

И увидел Пашка, что старые лошади и пожилые мерины, стоявшие вокруг Жеребчика, зябко повели влажными от ночной росы боками и зафыркали в знак сочувствия его рассказу, а молодой каурый конёк даже пару раз привстал не дыбки. Что касается высокой кобылки, которая всё это время паслась неподалеку от лошадиного тинга, то она соизволила на миг остановиться и упереться в Жеребчика своим прелестным фиолетовым взглядом. Впрочем, в темноте тот вряд ли разглядел цвет ее глаз, но зато наверняка оценил ее редкую породу и необыкновенную стать. И тут…

- Ингага! – закашляло что-то рядом, и от седого стога в шагах эдак тридцати от Пашки отделилась белая, как смерть, фигура, которая при ближайшем рассмотрении оказалась Сивой Клячей. Пашка со страху обомлел и прикинулся мертвым жуком. Но Кляча, судя по всему, плевать на него хотела:

- Чего уставились-то, сынки? – прохрипела она, обращаясь к старейшинам табуна. – Войны не видели?

- Ты, тетка, того, - забеспокоился один из самых Пожилых Меринов (в блеске догорающего пастушьего костерка коняги с тревогой заметили, что Сивая, в отличие от них, даже не стреноженна). – Не порть людям праздник!

- Нешто ты людь? – ехидно крякнула Кляча. – Люди-то – вона! – дрыхнут без задних ног!

Люди (если этих писклявых жеребят можно было по праву назвать людьми) уже и впрямь десятый сон видели. Самый старший спал навзничь и всхрапывал почти по-мужски; самый младший – тот, который сегодня впервые прокатился без седла, - поджимал к животу коленки и то ли хныкал, то ли сопел во сне.

Созерцание этой мирной картинки ненадолго отвлекло лошадиное собрание от явления Сивой Кобылы... Пашка отлично знал, что во всей округе не было более злонравной клячи: ее боялись не только лошади всех возрастов и мастей, но и некоторые вполне двуногие пастухи. Среди пацанов ходили слухи, что Сивой уже больше ста лет, и она всем местным конягам – праматерь. Но Мышиный Жеребчик понятия не имел о местных свычаях, обычаях и авторитетах, поскольку бегал в табуне первый день. Он смело выступил вперед с галантным приветствием на устах:

- Мадам!.. – и тут же ощутил весьма чувствительный укус в области лопатки – это Пожилой Мерин предпринял запоздалую попытку остановить чужака.

- Что такое? – тихо спросила Кляча. Вернее, даже не спросила, а ВОпросила, и в нотках ее голоса Жеребчику почудилась угроза воистину библейского масштаба, - напоминание о тех временах, когда и людей-то за людей не считали, не говоря уж о лошадях. – Это ты мне, волчья сыть, травяной мешок?

Жеребчику, ясное дело, подобное обращение показалось диким и совершенно неприличным, но, по здравому размышлению, он решил не связываться с этой пожилой и нервической дамой и быстро отступил в тень.

- Итак, сынки, теперь я могу говорить? – поинтересовалась Старая Сивая Кобыла.

- Да, мамо! Говори, мамо! – с готовностью, хотя и вразнобой, закивал табун.

- Ну что ж, и-же-же, - продолжила Сивая Кобыла (и Пашка готов был поклясться, что она задумчиво почесала ногой подбородок). – Все вы, конечно, знаете, что сегодня один из вас не сумел удержать на спине мальчишку… Кто бы это мог быть?

В степи воцарилась мертвая тишина.

Кляча нахмурилась и несколько раз медленно прошлась перед табуном, который машинально вытянулся во фрунт.

Первым нарушил молчание Пожилой Мерин:

- Конь о четырех ногах, и тот спотыкается, - неуверенно произнес он, всё еще надеясь, что разговор удастся перевести в шутку.

- Стало быть, не в коня корм! – жестко отпарировала Кляча и резко остановилась, раздув ноздри. - Разве я когда-нибудь учила вас проявлять свой норов перед неразумными, блаженными или юродивыми?

Табун горячо заволновался, заржал и заходил волнами, как будто на Акулину-Вздери-Хвосты²…

- Разве я не предупреждала вас, какое наказание ждет тех, кто покусится на малых сих?

- Проклятие сивой кобылы падет на круп его, - прошелестело по степи.

Пашка припомнил, как у них в деревне иной раз говаривали про буйных молодцов или про взбесившуюся скотину: «Видать, его сивая кобыла лягнула!». Старые пастухи сказывали, будто бы тот, кого проклянет Сивка, про всё на свете забывает: так и чешет без остановки, пока не попадет на дикую блуждающую поляну, - а уж та замотает по лесам – костей не соберешь. Одно спасение: если Сивая Кобыла почему-либо смилостивится над грешным и снимет с него свое проклятие…

Между тем Кляча вдруг выпрямилась упруго и молодо, повернула морду к луне и начала звонко и отчетливо выговаривать:

- Сестрица-луна! Посреди лета подари света, проведи кр́угом, распаши плугом, полей градом, взрасти садом… Птица-сова, не засти крылом! Облачный конь, не вплетай в гриву! Братец-июнь, омой; братец-июль, освежи; братец-август, остуди копыта!.. Тын – ветшай, стынь – завой, пень – цвети, конь – лети!

Страшное предчувствие осенило Мышиного Жеребчика. Но еще раньше копыта дряхлой Сивой Клячи обрушились на его сизый зад, как вожжа под хвост. Визжа, как молодой жеребенок, и разрывая по дороге путы треножья, он понесся по степи с быстротой смерча. Чуял: вслед за ним несется, рычит и гогочет хищная стая; но обернуться не смел, пока не услышал резкое, как выстрел, заклинание:

- Встань передо мной, как лист перед травой!

И остановился как вкопанный.

А сзади на его мощный круп, словно прибой, наседали и разбивались вдребезги высокие савраски, пегие кобылки, сивки-бурки, коньки-горбунки…

Но зато теперь перед ним, посреди цветущего луга, сияла невиданной красоты белая кобылица. А на ее прекрасной широкой спине уютно, как в колыбели, дремал розовый человеческий детеныш...

- Ну что, - неожиданно ласково спросила Кобылица, - хочешь покатать?

В ответ Мышиный Жеребчик испустил радостное и благодарное ржание, и… Пашка проснулся. Было уже яркое веселое утро. Старый пастух - черный, как цыган, дед Козырь – старательно охаживал Жеребчика по бокам хворостиной и приговаривал:

- Ах ты, ископыть богатырская, репей пакостный! Ах ты вор́онье мясо, жердь мышиная, неучёная!..

- Не надо, деда! – завопил Пашка и кинулся к старику со всех ног. – Его уже простили!

- Ой ли? – спросил дед, улыбнувшись и опустив хворостину.

- Правда-правда, вот тебе святой истинный крест! – истово побожился Пашка.

- Ну, гляди мне… - усмехнулся Козырь и потрепал мальчишку по макушке.

Пашка облегченно вздохнул, утер слезы и отправился разыскивать свой узелок со снедью, который мамка собрала ему в ночное. И вдруг совершенно явственно услыхал:

- Ну, лови меня, ну! – игогокал каурый конек, весело прыгавший на лугу, подначивая и дразня старую седую лошадь.

А Сивая Кобыла хромала вслед за внуком и притворно ворчала:

- Не понукай, ибо не запряг ишо!

-----------------
¹ окараться (диалект.) – ошибиться, промахнуться, оконфузиться.
² по поверью, 13 (26) июня – в день мц. Акулины (Акилины) – скот начинает особенно беситься от нашествия оводов.

10.08.2005.

STP(С)

Необходимое предуведомление. Поскольку некоторые мои товарищи отнеслись к этому тексту, мягко говоря, с недоумением, считаю своим долгом сообщить: сказ написан специально для проекта День Белой Вороны. Если честно, я затрудняюсь определить жанр своего родного произведения. Для пародии – отнюдь не смешно, для подражания – чересчур цинично.))) Думаю, «шутка юмора» заключается в том, что вся история выдумана от начала до конца. Подлинными здесь являются только факты, приведенные в ссылках. Ну и еще пара-тройка орнитологических и географических мелочей… А теперь – сам Сказ.

Сказ про Белую Ворону

«Не нами сказано – чужое охаять мудрости немного надо, а свое придумать – не одну ночку с боку на бок повертишься…»

П.П.Бажов, «Каменный цветок».

...Не люблю я этого разговору! Да уж разбередили, ладно… Давно дело было, еще при крепости. Только ведь и в крепости люди не одним брюхом, а и духом жили. Кто сокола разводил для охоты, кто сизарей, кто щеглят голосистых, а старики мои – и родитель, и дед, и прадед – ворону. Так уж повелось в нашем роду. В старину-то большой спрос был на хорошую породистую ворону. Куда нынче!.. Сейчас народишко всё больше попугаями прельщается, – а ведь в прежние времена попок этих вовсе за завалящую птицу почитали. Ни ума в ней, ни пользы. Ор, сор да перо цветное. Да еще слова непотребные на лету хватает, тьфу!..

Ворона же – тварь благородная. Раньше, как отец сказывал, простой мужик к нам за тридцать, а то и за сорок верст хаживал-тревожил, – когда мышь или крыса поедом заедали: отпустите, дескать, со мной врану до второго поста!.. Ну, курочку там за это поднесет, или яичек, или еще какой снеди… Всё прибыток. Учёная птица – она ж для пользы людской. Как иначе?.. А уж если знахарь, или там кузнец, или, прости Господи, астр́олух какой (всяких языков у нас люди бывали), – тем без воронят ни прибыли, ни удачи! Всем ворону подавай! Чтоб, значит, на плече у них сидела и уважение входящим внушала. То есть – трепет даже.

А иные мудрецы из пришлых и вовсе взлую над вороньей требухой колдовали. Только с таковскими в нашем роду дела не имели, – брезговали, раз у них на безвинных воронят рука подымалась. И если кто обманом покупал птицу для мерзких своих снадобий или гаданий, то потом житья ему на белом свете не было. Всякая тварь Божья ему мстила. И то сказать: ведь ворона даже у нашего святого заступника - Павла то есть Затворника - намалевана на гербе! Потому как была ему одна-единственная подруга и помощница.

Так вот… О чем то бишь я? Ах да! Ворону вывод́ить – это вам не камень каёлкой обивать в темени-то руднишной… Прадед – тот, конечно, воронят поначалу из гнезда доставал. Тоже, доложу вам, занятие!.. Заляжь да следи, чтоб родителей об ту пору в гнезде не было (а то один удалец сунулся птенца в леготку¹ добыть – так без обоих глаз и остался). Да потом еще этих воронят из гнездовища достань, да выкорми, да уму-разуму научи… Много непокою поначалу. Маята сплошная! Особая удача, конечно, - слетка² взять… Ну да вам эти тонкости ни к чему.

И вот случилось так, что в округе нашей новая мода у лекарей пошла – на черных ворон. Чтоб, стало быть, на в́оронов больше смахивали (настоящего-то ворона разве долго на плече выдюжишь? Он же по весу – как дитя годовалое!). А один немчура цельных двух ворон заказал – на оба плеча: одна, грит, у меня будет зваться «Хугина», а другая – «Мунина»³. С размахом подошел, одним словом! Прям приспичило. И большие деньги за них сулил. А в наших краях, слышь-ка, черных ворон отродясь не водилось. Всё больше серые: ну, то есть, только голова-крылья-хвост – черные. Да галстух еще. Мужикам-то, понятно, без разницы, какое крыло ихнее зерно охраняет. А вот немцу тому шибко черные понадобились. Вот и пришлось деду впотай ехать за чернявыми не куда-нибудь, а в село Небылое Юрьев-Польской волости. У него там, кажись, сродственник-мельник на вольных хлебах обретался. У мельника этого много ручных ворон водилось, да и сам он, сказывают, того… По ночам-то… Брешут люди, конечно, да только у воронят его христианские имена были, а не клички, какие врановым птицам положены – Ночка там или Зоркий, или еще как… К тому же, плодились они у него круглый год, что воронью и вовсе не пристало. Не куры всё ж таки!.. Короче, выпросил дед у мельника двух воронят чернее смоли – на разводку, значит. Маланью и Петьку⁴ (если только отец мой на старости лет ничего не попутал). И довез их в целости и сохранности к Рождественскому посту. Тут вся беда и случилась.

То есть не в один день, конечно. Просто снесла Маланья пяток яиц аж в самое Рождество, а не посередке июня, как ихней вороньей природе полагается. А за неделю до Крещенья вылупились воронята… То ли чего поблазнилось деду, то ли глаза ему кто отвел, только белого - снежного, стало быть, - вороненка он проглядел. А может, пожалел: рука не поднялась на выблядка… Да еще, как на грех, старичонко один, руднишник изробленный, возьми да и ляпни спьяну – после Пасхи, кажись, уже дело было: мол, белая ворона на Азов-гор́е путь открывает к великой, по нашим местам, редкости - к белому мрамору, а если повезет, то и к заветной пещере⁵. С тех пор, сказывают, у деда моего в голове и помутилось. А ведь нестарый еще был мущина: лет сорока так...

Ну, чего скрывать… Все силы он на эту белую тварь положил, в дом взял, лучшими кусками кормил... Как из горы придет – всё с ней воркует, как с Ноевой голубицей. Прям даже язык человечий забывать стал и одичал совсем: в церковь не ходил, семейство свое забросил, не говоря уж о хозяйстве вороньем... Совсем малым умом зажил… Жена его – бабка моя – шибко, говорят, слезьми умывалась, даже корову продала, чтоб, значит, свечки Павлу Затворнику исправно ставить, – да б́ез толку. На Троицу собрал дед котомку, зарядил блендочку, прихватил каёлку и... пропал. Вместе с вороной своей ублюдочной.

Искали его, конечно. По всем лесам и дорогам стрелќи стояли. Да и народ заводской ходил-аукал – мало ли, какая беда с человеком приключилась. Но всё зряшно. Сгинул дед, как в воду канул.

Верите, нет, но вскоре на Азов-гор́е взаправду белый мрамор нашли. И жилы золотые. А еще, бают, старатели там косточки человечьи видали под черным горным камнем. Ковырнули, дескать, скальную породу, над косточками нависшую, а там вдруг белая воронья голова и обозначилась… Мраморная то есть. Врут, поди, - да кто их знает?… Может, и не зря мой дед на ту руднишную байку купился, а?.. Не к ночи будь помянуто... Ну да ладно, спать пора укладываться. Засиделся я тут с вами, шалыганами⁶… Дровишек-то не забудьте в костер подбросить… Пошел я на боковую…

------------------
¹ в леготку – легко, без труда.
² слеток - птенец, вылетевший из гнезда, но еще не умеющий толком летать, за которым обычно тщательно присматривают его родители.
³ Хугина («мысль») и Мунина («память») – имена двух мифических воронов, которых скандинавы и древние германцы изображали на плечах бога Одина.
⁴ христианские имена Меланья (Маланья) и Петр означают, соответственно, «черная» и «камень».
⁵ по преданию, на Азов-горе (расположена на Ср.Урале) была пещера, где «вольные люди» хранили награбленное добро. Первые в нашем крае залежи белого мрамора и медные рудники в действительности были открыты на равнине у Азов-горы, а не на самой горе; а вдоль речек, текущих от Азова, были найдены первые золотые россыпи.
⁶ шалыганы – повесы, бездельники.